Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая - Нелли Шульман

Марокко, март 1775 года

Ему снилась Елизавета. Женщина положила прохладную ладонь ему на лоб. Наклонившись, она прошептала: "Я здесь милый, я с тобой, не надо, не надо…"

— Плачешь, — раздался рядом хриплый голос. "Ну, скоро прекратишь".

Степан открыл глаза. Сосед по тюрьме — провансальский крестьянин, говоривший с таким акцентом, что Степан его едва понимал, — вздохнул: "Жену звал".

— Жену, — Степан обвел глазами низкий, грязный каменный зал. В маленькое, забранное решеткой оконце под самой крышей было виден кусочек заходящего солнца. "Нашего консульства тут нет, — вспомнил Степан. "Только в Стамбуле. Да и какое консульство. Тут даже султан Марокко бессилен, в Рабате и окрестностях правят пираты. Пока до Феди письмо дойдет, меня и продадут уже. Я убегу, конечно, вот только клинок…, - он поморщился, как от боли.

Пахло потом, специями, из окошка доносился постепенно стихающий шум базара. Степан поднял руку и посмотрел на свои кандалы. "Их не разобьешь, даже камнем, — он вспомнил холодный голос Салих-рейса: "О сабле своей можешь забыть, такое оружие — не для раба, что будет таскать тяжести и мостить улицы".

Когда их выводили из трюма бригантины, в Рабате, Степан все оглядывался, ища глазами Изабеллу. Палуба была пуста, только помощник капитана, Мустафа, стоял, прислонившись к мачте, засунув руки в карманы холщовой, матросской куртки, провожая взглядом вереницу рабов. Он увидел глаза Степана, и, разведя руками, — отвернулся.

— Надо ее спасти, — спокойно подумал мужчина. "Только для этого надо самому быть свободным. Решено".

Он откинул голову к стене и прикрыл веки.

Селинская ласково запустила пальцы в его волосы: "Рыжий".

— Вот мой старший брат, — Степан лежал, устроив ее на себе, — он рыжий, ты увидишь". Он поцеловал вороную прядь, и спросил: "А как ты узнала? О том, что ты дочь императрицы".

— Кароль Радзивилл сказал, — она взяла его руку. Степан, почувствовав горячую, обжигающую влагу, сквозь зубы сказал: "Правильно, левой у меня лучше получается".

— И правой рукой тоже хорошо, — протянула женщина и добавила: "Только я в это не верю, конечно — что я ее дочь. Я думаю…, - она внезапно оказалась на боку. Степан, прижимая ее к себе, раздвигая длинные ноги, спросил: "Что думаешь?"

— Думаю, — задыхаясь, ответила Елизавета, — что я тебя люблю, капитан.

— Я тоже, — он застонал, целуя белое плечо. Услышав ее крик, он шепнул: "И так будет всегда, всегда, пока мы живы!".

— Говорят, если ислам принять, сразу на свободу отпускают, — провансалец шмыгнул смуглым, перебитым носом. "Врут, я тут у одного спрашивал, он давно в плену. Так он сказал, что хозяин его потрепал по плечу и рассмеялся: "Молодец, мол, что стал правоверным, а теперь иди, чисть отхожее место". Суки, одним словом, — мрачно добавил крестьянин и спросил: "А ты откуда, акцент у тебя незнакомый".

— Из России, — вздохнул Степан.

— Далеко тебя занесло, — присвистнул провансалец. Степан согласился: "Далеко". Дверь загремела, на пол поставили корзину с лепешками и двое дюжих мужиков внесли ведра с водой.

— Может быть, сейчас? — сказал себе Степан. "Нет, там, наверху, их еще несколько. Я же видел, когда нас сюда привели. Да и города я не знаю, сразу поймают. Нет, надо дождаться аукциона, и потом бежать — уже по дороге".

Он вспомнил карту. "Тут же пустыня везде, — вздохнул мужчина. "А ближе всего — Испания, туда и надо пробираться, через пролив. Тут недалеко, со шлюпкой я управлюсь. Только сначала узнать, где синьора Изабелла. Только вот как?"

Степан разломил лепешку: "А женщин где держат?"

— А кто ж их знает, — горько сказал крестьянин, пережевывая сухой хлеб. "Ты поменьше жену вспоминай, все равно, — он махнул рукой, — не увидитесь больше, зачем себе сердце рвать".

Закатное солнце в окошке сменилось черной полосой ночи. "Сириус, — подумал Степан, глядя на белую, яркую звезду. Он поднял руку, загремев кандалами, и положил ее на серебряный медальон — прохладный, как ее ладонь.

— Вода, — увидел Степан. "Кто-то бежит к борту корабля, прыгает. Серая вода, северная. И порт незнакомый, — черепичные крыши домов, много судов на рейде. Английские флаги. Пытается плыть, но холодно, слишком холодно. Шлюпка подходит, человека вытаскивают, он кашляет, вырывается, опять пытается прыгнуть. Господи, да кто же это?"

Серебро стало ледяным, как зимний ветер. Степан, отдернув пальцы, шепнул: "Елизавета".

Железная дверь подвала открылась, и он услышал два голоса, что говорили по-арабски. Высокий, мощный мужчина с короткой, черной бородой, с фонарем в руках, наклонился к Степану и велел, на ломаном, французском языке: "Пойдем".

Тюремщик разомкнул кандалы. Степан, поднявшись, сдержал стон. "Конечно, — угрюмо подумал он, поднимаясь по узкой, скользкой лестнице, — почти неделю тут сижу, без движения". Мужчина велел что-то тюремщику. Тот, поклонившись, подобострастно распахнул перед ними низкую дверцу.

Над очагом висел котелок с чуть побулькивающей смолой, на деревянном столе были разложены ножи, и, посреди них Степан увидел, в свете очага — блеск драгоценных камней. Он сдержался, чтобы не протянуть руку к сабле, и посмотрел на мужчину. В глазах того промелькнул смех. Он махнул головой — тюремщик закрыл дверь.

В открытое окно веяло томным, жарким ветром пустыни, переливался Млечный Путь. Степан услышал ленивый голос: "Где ты украл этот клинок?"

— Я не воровал, — он потер освобожденные от оков руки. "Он был в моей семье с незапамятных времен, передавался от отца к сыну".

— С незапамятных времен, — повторил мужчина, и, провел ладонью по седеющим волосам: "Я купил его, — он указал на саблю, — я торгую старинным оружием. Откуда твоя семья взяла этот меч?"

— Не знаю, — Степан пожал плечами: "Верните его мне".

Араб расхохотался — весело, звонко, и вынул саблю из ножен. "Этот клинок, — сказал торговец, — любуясь серой, узорной сталью, — стоит больше чем все вы, — он топнул ногой по полу, — там, внизу. Такое в жизни можно увидеть только раз, и вот, — он улыбнулся и поцеловал меч, — я увидел, Аллах наградил меня. Это дамасская сталь. Такой мои предки разрубали доспехи христианских собак, воюя в Святой Земле. Этому мечу пять сотен лет, а то и больше. А вот эфес…, - он погладил сапфиры, — это другая история, раб, совсем другая".

— Я не раб, — упрямо сказал Степан. Темные глаза араба презрительно оглядели его с головы до ног. "Ты смердишь, и на тебе отрепья, — коротко сказал он. "Завтра тебя продадут, и ты до конца дней своих будешь мостить дороги, под палящим солнцем и ударами плети. Но я хочу, чтобы ты знал — в конце концов, кто тебе еще расскажет об этом чуде из чудес? — он нежно прикоснулся к эфесу.